Священник вышел из терпения.

— Не станете же вы отрицать, что в горах были найдены раковины! Кто их туда занёс, если не потоп? Ведь раковины не произрастают на грядках, как морковь!

Рассмешив этими словами собравшихся, он прибавил, поджав губы:

— Если только ваша наука не считает и это возможным!

Бувар пустился было в спор, сославшись на теорию горообразования Эли де Бомона.

— Не слыхал о таком! — возразил аббат.

Фуро поспешил вставить своё слово:

— Бомон, уроженец Кана? Я как-то встретил его в префектуре!

— Но если бы ваш потоп нёс с собой раковины, — не унимался Бувар, — их находили бы на поверхности Земли, а не на глубине трёхсот метров.

Священник сослался на достоверность Священного писания, на древние предания и на животных, обнаруженных замёрзшими в сибирских льдах.

Но это вовсе не доказывает, что люди жили одновременно с этими ископаемыми! По утверждению Пекюше, земля гораздо старше человека.

— Дельта Миссисипи образовалась десятки тысяч лет тому назад. Наша эпоха насчитывает по крайней мере сто тысяч лет. Списки Манефона…

Появился граф де Фаверж.

При его приближении все умолкли.

— Продолжайте, пожалуйста. О чём вы говорили?

— Эти господа нападают на меня, — ответил аббат.

— Из-за чего?

— Из-за Священного писания, граф!

Бувар тут же заявил, что в качестве геологов они вправе оспаривать религию.

— Берегитесь, дорогой мой, — заметил граф. — Вам, вероятно, известно изречение: кто мало знает, тот отходит от религии; кто много знает, тот возвращается к ней.

И добавил высокомерно и вместе с тем по-отечески:

— Верьте мне: вы вернётесь к религии, непременно вернётесь!

— Согласен! Но можно ли верить книге, в которой говорится, будто свет был сотворён прежде солнца, словно солнце — не единственный источник света?!

— Вы забываете о северном сиянии, — заметил священник.

Не отвечая ему, Бувар стал решительно опровергать то место в Библии, где сказано, что свет был с одной стороны, а тьма с другой, что утро и вечер существовали до появления светил и что животные появились внезапно, а не эволюционным путём.

Дорожки были слишком узки, и спорщики, размахивая руками, шагали прямо по грядкам. У Ланглуа начался приступ кашля. Капитан кричал:

— Вы революционеры!

Жирбаль взывал:

— Тише! Тише! Спокойнее!

Священник возмущался:

— Да это же настоящий материализм!

Фуро уговаривал:

— Займёмся лучше вопросом о церковном облачении.

— Дайте же мне договорить!

И Бувар, разгорячившись, стал доказывать, будто человек произошёл от обезьяны.

Члены церковного совета переглянулись в полном недоумении, словно хотели убедиться, что они не обезьяны.

— Сравним плод человека, собаки, птицы, лягушки… — продолжал Бувар.

— Довольно!

— Я пойду ещё дальше! — кричал Пекюше. — Человек произошёл от рыбы!

Раздался хохот, но Пекюше не смутился:

— В Теллиамеде, арабской книге…

— За дело, господа!..

Члены церковного совета вошли в ризницу.

Друзьям не удалось посрамить аббата Жефруа, как они надеялись; поэтому Пекюше нашёл в нём «нечто иезуитское».

Северное сияние всё же не давало им покоя, и они обратились к руководству д’Орбиньи.

Существует гипотеза, выдвинутая для объяснения сходства окаменелых растений Баффинова залива с нынешней экваториальной флорой. Предполагается, что на месте солнца было некогда громадное светило, ныне исчезнувшее, и северное сияние есть не что иное, как оставленный им след.

Затем у них возникло сомнение относительно происхождения человека; не зная, к кому обратиться, они вспомнили о Вокорбее.

Врач не исполнил своих угроз. Как и прежде, он проходил по утрам мимо их изгороди и колотил по ней палкой, не пропуская ни одной жерди.

Бувар подкараулил его как-то и задал интересующий их вопрос по антропологии:

— Правда ли, что человеческий род произошёл от рыб?

— Какая чепуха!

— Скорее всего, от обезьян! Как вы полагаете?

— Прямым путём? Нет, это невозможно!

Кому верить? Ведь доктор-то не связан с религией.

Бувар и Пекюше продолжали свои изыскания, но без прежнего пыла; им надоели эоцен и миоцен, остров Юлия, сибирские мамонты и всевозможные ископаемые — эти «достоверные свидетельства минувших эпох», как называют их учёные. В один прекрасный день Бувар швырнул на землю свой ранец и заявил, что по горло сыт геологией.

— Геология слишком несовершенна! Специалистами изучены лишь несколько мест в Европе. А всё остальное, включая океанские глубины, навеки останется неизвестным.

Когда же Пекюше заговорил о царстве минералов, Бувар воскликнул:

— Не верю я в царство минералов! Подумай только: в образовании кремня, мела, а быть может, и золота принимали участие органические вещества! Разве алмаз не был углём? Разве каменный уголь — не смесь различных растений? Если нагреть его — уж не помню до скольких градусов, — получим древесные опилки; значит, всё проходит, всё разрушается, всё преобразуется. Мироздание неустойчиво, изменчиво. Лучше займёмся чем-нибудь другим!

Бувар лёг на спину и задремал, а Пекюше предался размышлениям, опустив голову и обхватив руками колено.

Тропинка шла среди мхов, в тени ясеней с их трепетной прозрачной листвой; в воздухе стоял пряный запах нагретой мяты, дягиля, лаванды; было душно; Пекюше, погружённый в сонную одурь, грезил о бесчисленных, рассеянных вокруг него существованиях, о жужжащих насекомых, об источниках, скрытых под травой, о соке растений, о птицах в гнездах, о ветре, облаках, обо всей природе, не пытаясь проникнуть в её тайны, завороженный её могуществом, подавленный её величием.

— Пить хочется, — проговорил Бувар, проснувшись.

— И мне тоже! Хорошо бы выпить чего-нибудь!

— Нет ничего легче, — заметил проходивший мимо мужчина в блузе, с доской на плече.

Друзья узнали бродягу, которого Бувар угостил как-то вином. Он, казалось, помолодел на десять лет; волосы у него были в завитках, усы напомажены, походка вразвалку на парижский манер.

Шагов через сто он открыл ворота во двор, приставил доску к стене и ввёл посетителей в просторную кухню.

— Мели! Где ты, Мели?

Появилась молоденькая девушка, выслушала приказ «нацедить винца» и вернулась к столу, чтобы прислуживать господам.

Под серым полотняным чепцом виднелись причёсанные на пробор волосы цвета спелой пшеницы. Убогое платьице плотно облегало тонкую фигуру. У девушки был правильный носик, голубые глаза, во всём её облике было что-то милое, деревенское и простодушное.

— Славненькая девчонка, правда? — спросил столяр, когда она подавала стаканы. — Можно побожиться, что это барышня, переодетая крестьянкой! А работяга хоть куда! Бедняжечка ты моя, погоди немного: разбогатею и женюсь на тебе!

— Всё-то вы глупости говорите, господин Горжю, — ответила девушка нежным голоском, растягивая слова.

В кухню вошёл конюх, полез в старый сундук за овсом и с такой силой захлопнул крышку, что от неё отскочил кусочек дерева.

Горжю вспылил и принялся ругать этих нескладных «деревенских увальней»; затем встал на колени перед ларем и принялся искать повреждённое место. Пекюше подошёл, чтобы помочь ему, и разглядел под слоем пыли человеческие фигуры.

Это был ларь эпохи Возрождения с витым орнаментом внизу, с виноградными лозами по углам и колонками, делившими на пять частей его лицевую сторону. Посредине была изображена Венера-Анадиомена в раковине, затем Геракл и Омфала, Самсон и Далила, Цирцея со свиньями, дочери Лота, подносящие вино своему отцу; ларь пришёл в ветхость, был изъеден жучками, а правой стенки вообще недоставало. Горжю взял свечку, чтобы показать Пекюше его левую стенку, на которой вырисовывалось райское дерево, а под ним Адам и Ева в крайне непристойной позе.

Бувар тоже залюбовался ларем.

— Если сундук вам нравится, его могут уступить по дешёвке.

Друзья колебались: ведь ларь надо реставрировать.